Иосеф Раковер вопрошает Творца.
Варшава, 28 апреля 1943 г.

Я, Иосель, сын Иоселя Раковера из Матернополя, хасид рабби из Гура, потомок рода святых и великих праведников из семейств Раковеров и Майзлес, пишу эти строки в час, когда Варшавское гетто пылает, а дом, в котором я нахожусь теперь, — один из последних, еще не объятых огнем. Уже в течение нескольких часов мы подвергаемся обстрелу, и стены вокруг меня рушатся. Еще немного и дом, в котором я нахожусь, превратится в могилу для своих защитников и жильцов, как и все наши дома в гетто. Огненно-красные острые лучи солнца, проникающие через маленькое окошко моей комнаты, из которого мы дни и ночи стреляли по врагу, говорят мне, что теперь вечер, сумерки заката. Солнце, конечно, не знает, насколько не жаль мне, что больше не увижу его...

читать дальшеКогда я с женой и детьми — их было шестеро — скрывался в лесах, ночь, только ночь укрывала нас; день же выдавал нас в руки преследователей. Разве забыть мне тот немецкий огненный град, падавший на головы тысяч беженцев по дороге из Гродно в Варшаву? С восходом солнца поднялись в воздух самолеты и в течение целого дня сеяли смерть. Там погибла моя жена с моим семимесячным птенцом на руках, а двое из оставшихся пятерых детей потерялись в тот день. Трое уцелевших детей погибли в Варшавском гетто.

Теперь наступает мой час. Подобно Иову я мог бы сказать о себе: «Нагим я вышел из чрева матери моей, и нагим возвращусь я туда». И эти слова отозвались бы тысячеголосым эхом. Мне сорок лет, и, оглядываясь на прожитые годы, я утверждаюсь в уверенности (в той мере, в какой человек может быть уверенным в себе), что жил честно. Удача сопутствовала мне в жизни, но я никогда не кичился этим. Дом мой был открыт для всех нуждающихся, и я был рад делать людям добро. Я поклонялся Богу восторженно и просил у Него только одного: чтобы дал мне служить Ему «всем сердцем твоим, всею душою твоею и всею силой твоей». После всего пережитого мною я не могу утверждать, что мое отношение к Богу не изменилось, но знаю, что моя вера осталась неизменной. Раньше, в добрые времена, я относился к Нему, как к тому, кто неустанно осыпает меня своими благодеяниями, я же всегда оставался в долгу перед Ним. Теперь я отношусь к Нему, как к тому, кто и мне что-то должен. Поэтому я полагаю, что имею право требовать от Него. Но я не говорю, как Иов: «Объяви мне. за что Ты со мною борешься». Те, кто выше и лучше меня, убеждены, что это не наказание за грехи и что происходит в мире нечто ни с чем не сравнимое — час сокрытия лица.

Бог сокрыл Свое лицо от мира и тем самым принес людей в жертву их диким инстинктам. И поэтому кажется мне вполне естественным, к сожалению, что когда в мире властвуют инстинкты, первыми их жертвами приходится быть тем, в ком живет нечто Божественное, чистое. В этом нет утешения. Но судьба нашего народа решается не согласно земным расчетам, а согласно устремлениям, духовным и Божественным, и поэтому верующий еврей обязан видеть в происходящем часть большого счета Бога, по сравнению с которым так малы все человеческие трагедии. Это не означает, что верующие евреи должны безропотно принимать беды, говоря: «Судья праведен и суд Его праведен», т.е. что мы заслужили те удары, которые мы получаем, ведь в этом было бы самоосквернение и профанация имени Божьего.

В нынешнем положении я. разумеется, не жду чудес и не прошу Бога сжалиться надо мной. Я не буду пытаться спастись и бежать отсюда. Я помогу огню, смочив одежду бензином. У меня осталось еще три бутылки с бензином после того, как несколько десятков таких бутылок израсходованы на врагов. Это было великое мгновение в моей жизни, я смеялся. Никогда бы не подумал, что гибель людей, лаже если эго враги, даже если это такие враги, может так обрадовать меня. Пусть гуманисты-глупцы говорят, что им угодно. — отмщение было и всегда будет последним переживанием боя и самым большим удовлетворением для души. До сих пор я никогда не понимал с такой ясностью изречение Гмары: «Велико отмщение, заключенное меж двумя именами, как сказано: «Бог отмщений Господь». Теперь я пойму это. Теперь почувствую и познаю, почему радуется сердце при мысли о том. что на протяжении тысячелетий мы называем нашего Бога Богом отмщений — «Бог отмщений Господь».

И теперь, когда я вижу жизнь и мир тем ясным, особым взглядом, который лишь в редких случаях дается человеку перед смертью, мне кажется, что есть коренное различие между нашим Богом и их богом. Наш Бог — Бог отмщений,., нашей Торой предусмотрены строжайшие наказания за незначительные проступки, но достаточно было Санедрину вынести смертный приговор один раз в семьдесят лет. чтобы его сочли жестоким. Их бог заповедовал любить всякого, кто сотворен по образу и подобию, и с его именем проливают нашу кровь ежедневно вот уже две тысячи лет…

Варшавское гетто погибает с боем, с выстрелами, с борьбой, в пламени, но без воплей. Евреи не кричат от ужаса. Они принимают смерть как избавителя.

У меня есть только три бутылки, и дороги они мне, как вино для пьяницы. Когда я вылью на себя содержимое одной бутылки, я положу в нее бумагу, на которой я пишу теперь, и спрячу между кирпичами... И если когда-нибудь кто-нибудь найдет ее и прочтет, быть может, он поймет чувства еврея, одного из миллионов, который умер, покинутый Богом, в Которого он так верит. Две оставшиеся бутылки я разобью о головы нечестивцев, когда наступит мой последний миг.

Я горжусь тем, что я еврей, не назло миру, так относящемуся к нам, а именно из-за этого отношения. Я стыдился бы принадлежать к народам, которые произвели на свет и взлелеяли преступников, ответственных за то, что делают с нами.

Я горжусь тем, что я еврей, потому что трудно быть евреем, о, как трудно. Не нужен героизм, чтобы быть англичанином, американцем или французом. Проще, удобнее быть одним из них. но ни в коей мере не почетнее. Да, это честь — быть евреем!

Я верю, что быть евреем означает быть воином, вечным пловцом, плывущим против человеческого потока, мутного и преступного. Еврей — это герой, мученик, святой. Вы, ненавистники, говорите, что мы дурны, злы. Мы тоньше и лучше вас, — посмотрел бы я, как бы вы выглядели на моем месте.

Я счастлив принадлежать к несчастнейшему из всех народов земли, чей Закон — представитель всего самого возвышенного и прекрасного в законах и этиках. Этот освященный Закон ныне оскверняют и топчут ненавистники Бога, тем самым только увековечивая и освящая его.

Я верю, что евреем рождаются, как рождаются художником. От этого не уйти. Это Божественная ценность в нас, делающая нас избранным народом. Чужому не понять это, никогда не понять высший смысл, заключенный в освящении имени. Нет ничего целее разбитого сердца, сказал один великий праведник, и нет народа более избранного, чем народ постоянно преследуемый. Если бы не моя вера в то, что мы избраны Богом, я поверил бы, что мы избраны нашими бедами.

Я верю в Бога Израиля, хотя Он сделал все, чтобы в Него не верили. Я верю в Его законы, даже если не могу найти объяснение для Его деяний. Мое отношение к Нему больше не отношение раба к своему господину, а отношение ученика к учителю. Я склоняю голову перед Его величием, но не буду целовать палку, которой Он подвергает меня наказанию. Я люблю Его, но Его Тору буду любить больше, и если бы я даже разочаровался в Нем, я хранил бы Его Тору. Вера в Бога — религия, Его Тора — образ жизни, и чем больше нас погибает за этот уклад жизни, тем увереннее он входит в бессмертие.

Ты утверждаешь, что мы грешили, — конечно, грешили. И поэтому мы наказаны? Я могу понять и это. Но скажи мне, есть ли на земле грех, заслуживающий такое наказание, которому подвергнуты мы.

Ты утверждаешь, что воздашь ненавистникам по заслугам! Я убежден, что будешь воздавать беспрестанно. Я не сомневаюсь в этом. Но скажи, есть ли на земле кара, способная искупить такое злодеяние?

Быть может, Ты говоришь, что теперь речь идет не о грехе и каре, что нынче час сокрытия лица, когда Ты оставил людей на произвол их инстинктов. Хочу я спросить у Тебя. Боже, и этот вопрос жжет меня огнем губительным: что еще, о, что еще должно произойти, чтобы Ты вновь открыл нам Свое лицо?

Хочу открыто сказать Тебе, что теперь мы унижаемы и притесняемы больше чем когда-либо на нашем бесконечном пути страданий, и замученных, попранных, задушенных, погребенных заживо и сожженных заживо среди нас больше чем когда-либо, нас уничтожают миллионами. Мы вправе знать, где кончается Твое долготерпение!

И еще хочу я сказать Тебе: прошу Тебя, не натягивай веревку сверх меры, потому что она может, не дай Бог, разорваться. Испытание, которому Ты подверг нас, столь тяжко, столь тяжко и горько, что Ты должен. Ты обязан простить тех из сынов народа Твоего, которые отвернулись от Тебя в несчастье своем и в гневе своем.

Прости покинувших Тебя в несчастье своем и прости покинувших тебя в счастье. Ты подвергал нас испытаниям бесконечной борьбы, пока боязливые среди нас были вынуждены бежать, куда глаза глядят. Не карай их за это. Трусов не наказывают, их жалеют. И над ними, больше чем над нами, смилуйся, Боже!

Прости осквернивших имя Твое, прости тех, кто пошел за чужими богами, кто стал равнодушным к Тебе. Ты подверг их таким мукам, и они потеряли веру в то, что Ты их Отец, что у них вообще один Отец.

Я говорю Тебе это, потому что верю в Тебя, потому что теперь я знаю: Ты мой Бог, ведь Ты не можешь быть Богом тех, чьи поступки — ужасающие проявления воинственного безбожия.

Ведь если Ты не мой Бог — чей же ты Бог? Бог убийц?

Если мои ненавистники столь темны и столь злы — кто я как не носитель частицы Твоего света, Твоей доброты?

Я не могу восхвалять Тебя за деяния Твои, несущие страдания, но я благословляю и прославляю Тебя за то, что Ты есть, за Твое страшное величие, которое, вероятно, столь могущественно, что все происходящее теперь для Тебя не имеет значения.

Но именно потому, что Ты столь велик, а я так мал, — я прошу Тебя, остерегаю Тебя ради имени Твоего: не выделяй больше Твое величие тем, что даешь истязать несчастных.

Я не прошу Тебя покарать виновных. В конце концов они сами покарают себя, — это заложено в самой природе ужасных событий. — потому что с нашей смертью умирает совесть мира, потому что весь мир погибает с убиением Израиля.

Мир сам сожрет себя в своей порочности, он утонет в своей крови.

Смерть не может больше ждать, и я вынужден кончить. С верхних этажей все тише доносятся выстрелы. Падают последние защитники нашей крепости, и вместе с ними рушится и погибает большая Варшава, прекрасная богобоязненная еврейская Варшава. Солнце заходит, и я благодарю Бога за то, что больше не увижу его. Я вижу багрянец пожаров и клочок неба, красный и беспокойный, как поток крови. Самое позднее через час я буду уже с моей женой, с моими детьми и с миллионами других сыновей моего народа в том лучшем мире, в котором нет больше сомнений и в котором Бог — единственный властелин.

Я умираю спокойный, но не удовлетворенный; изувеченный, но не отчаявшийся; веруя, но не прося пощады; любя Бога, но не повторяя слепо «амен».

Я шел за Ним и тогда, когда Он отталкивал меня от Себя. Я исполнял Его заповеди и тогда, когда Он карал меня за это. Я любил Его, был и остался любящим Его, даже если Он подвергал меня смертным мукам, отдавал меня на осмеяние и поругание.

Мой рабби часто рассказывал мне о еврее, который вместе с женой и детьми бежал от испанской инквизиции и в непогоду на маленьком суденышке добрался до скалистого острова. Молния убила ею жену. Шторм унес в море его детей. Лишившийся близких, одинокий, как камень, нагой и босой, истерзанный бурей, испуганный громами и молниями, с растрепанными волосами и с руками, простертыми к небу, еврей шел дальше по скалистому необитаемому острову и взывал к Богу, говоря так: «Властелин миров! Я бежал сюда, чтобы служить Тебе, исполнять Твои заповеди и освящать Твое имя. Ты же много делаешь для того, чтобы я оставил мою религию. Но если Ты думаешь этими испытаниями принудить меня оставить путь истинный, я говорю Тебе, мой Бог и Бог отцов моих, что это Тебе не удастся. Ты можешь сокрушить меня, Ты можешь отнять у меня самое дорогое и лучшее в мире. Ты можешь подвергать меня смертным мукам — я всегда буду верить в Тебя. Знай же твердо: желают или не желают того небожители, я еврей и евреем останусь. И ничего не изменят испытания, которые Ты обрушил на меня и которые обрушишь!»

Это и мои последние слова к Тебе, мой Бог ярости.

Ты сделал все, чтобы я разуверился в Тебе, чтобы я не верил в Тебя. Но я умираю, как жил, с крепкой как скала верой в Тебя.

Да будет восхваляем во веки веков Бог мертвых. Бог отмщения. Бог истины и правосудия, Который вновь озарит лицо Свое для мира и сотрясет основы его Своим могучим гласом —

Слушай, Израиль! Господь — Бог наш, Господь един!

Руке Твоей вручаю мой дух.